Большая квартира с просторными, немного пустыми комнатами, меж них высокие, часто двойные деревянные двери. Светлые крашеные стены, пыльный обшарканный паркет и длинные тонкопалые люстры с тремя белыми матовыми плафонами-шарами. В зале, где напротив сломанной, всегда «разложенной» дивано-кровати стоял на квадратной тумбе черно-белый телевизор, висел немного вытянутый выцветший ковер, уже не рыже-желтый, каким был лет тридцать тому назад. На тонких «медных» гардинах с кольцами висели такие же тусклые салатовые занавески в пол, кое-где зашторенные, кое-где раздвинутые по сторонам высоких окон с двойными деревянными узкими рамами и местами бракованным стеклом, переливавшим волнами зелень улицы. Посреди другой квадратной комнаты, не более обставленной, стоял стол, накрытой белой льняной скатертью с непроглаженными сгибами, делящий стол на четыре ровные части.
Во всей квартире пахло тканью, старой слежавшейся. В высоких, но не широких шкафах на тонких ножках этого тряпья было предтаточно: стопки постельного однотонного белья, аляпестые ситцевые сложеные тонко халаты, рубашки и платья, которые уже почти не используют.
Обходя «сталинку», чувство складывалось прохладное и неловкое: как будто чья-то бабка умерла и завещала всё добро внукам, либо хозяева давно съехали в деревню, оставив жилье детям, которых дома никогда не бывало.
Тонкостная девушка, одетая в серую, застиранную, вытянутую футболку и мальчишечьи шорты, открыла шкаф, сунулась, придерживая дверцу, и достала что-то, сжав в бледных угловатых пальцах что-то.
Протянула на ладонях сверток: кажется, конфету в белой глянцевой обертке с красными сгибами.
Ее небольшое лицо ничем не могло запомниться, черные глаза-пуговки, с прямыми темными бровями, смотрелись тоскливо. Кучерявые каштановые волосы закрывали лоб, волнились на макушке и яро вились к концам. Тонкая, прямая, съежившаяся фигура, немного сутулая спина, тонкие несуразные ручонки.